Френсис прижал ее к себе. Глаза у Кат закрылись; камзол Ботвелла пахнул мокрой кожей. «Иногда, — печально подумала графиня, — иногда я жалею, что не могу просто закрыть глаза и никогда больше не открывать. Как вынести жизнь без него?»

Потом Кат осознала, что Ботвелл окажется еще более одинок, чем она. У него не будет ни супруги, ни семьи, ни детей. Без гроша в кармане он пойдет бродить по континенту, продавая свою шпагу тому, кто больше заплатит.

Или станет жить на содержании у женщин. Всегда найдутся милашки, которые с радостью позаботятся о Френсисе.

Так почему же он не позволит сделать это ей? Словно прочитав ее мысли, Ботвелл сказал:

— Нет, ни единого пенни, любовь моя. От тебя никогда, ибо я тебя люблю. С другими это не имеет значения.

Кат скорбно на него посмотрела, полностью овладев собой.

— Пойдем в дом и переоденемся к ужину, Френсис.

— Я никогда не перестану любить тебя, дорогая, — тихо произнес Ботвелл. И, отвернувшись, пошагал вон из конюшни.

— Ох, Христос! — услышала Бесс тихий возглас матери. — Дорогой Иисус, помоги мне быть смелее, чем я на самом деле. Теперь ему надо, чтобы я оказалась сильной. — И следом за Френсисом она пошла из конюшни.

А девочка осталась тихо сидеть на чердаке, ошеломленная услышанным. За последние полчаса она повзрослела, и почему-то это причиняло ей боль. Потрясло Бесс не столько зрелище матери с лордом Ботвеллом, соединившихся в крепком объятии, а скорее то, что любовь приносила им страдание. А ей-то казалось, что любовь всегда будет нежной и приятной. Если это чувство доставляло не удовольствие, а мучение, то зачем они ему следовали?

Бесс осторожно спустилась по лестнице, смахнула с себя предательские соломинки. Конечно, не попросишь мать все объяснить, но, возможно, потом ей удастся разгадать эту загадку. Теперь же надо было поспешить и поменять одежду, а не то она опоздает к новогоднему столу.

37

Праздники прошли. На горы спустилась глубочайшая зима. Дети Лесли давно уже уехали обратно в Гленкерк. Хотя король и узнал, что Ботвелл нашел прибежище у Гордонов, ему не донесли, что там со своим возлюбленным жила и графиня Гленкерк. Джеймс послал графу Хантли надменное письмо, предлагая полное прощение, если тот передаст мятежного лорда для казни. Великий горский вождь дал указание накормить королевского вестника и устроить его на ночь. Наутро он велел привести этого человека к себе.

— Я хочу, — тихо сказал Джордж Гордон, — чтобы мой кузен король знал: эти слова исходят лично от меня. Я не верю, чтобы Джеймс хотел, пусть даже намеком, предложить мне нарушить законы гостеприимства. Поэтому я не верю, что письмо послано им.

Граф Хантли спокойно разорвал пергамент надвое и подал обе части королевскому вестнику.

— Возвращаю моему господину королю в надежде, что это поможет ему выследить дерзкого предателя, который столь вопиюще использует высочайшее имя для своих низменных целей.

Когда Ботвелл узнал о хитрости Хантли, то поблагодарил его за смелый поступок, но сказал:

— Теперь мне надо уходить. Это конец, и если Джеймс действительно желает моей смерти, то надежды нет. Мэйтлэнд думает, что выиграл. — И тут Ботвелл жестко засмеялся. — Он и в самом деле полагает, что, сломав хребет знати, станет править сам. Но если у него и в самом деле такие мысли, то такого глупца еще поискать! Те суровые люди, что воспитали короля, потрудились лучше, чем сами хотели. Пусть Джеми и суеверен, пусть трусоват, но на этой земле королем будет он один! Попомни мои слова!

— Обожди по крайней мере до весны, — возразил Джордж Гордон. — А потом, здесь Кат. Конечно, твоя графиня — отважная женщина, но это разобьет ее сердце.

Ботвеллу и не требовалось напоминать об этом. Они с Катрионой жили в выдуманном раю, притворяясь обычными людьми. Когда он поднялся, чтобы пойти к Хантли, она еще спала, но сейчас, наверное, уже проснулась.

Леди Лесли действительно уже не спала. Ее вырвало в тазик. Потом Ботвелл вытер графине рот влажным полотенцем и, прижав к себе, сказал:

— За это мне надо было бы избить тебя. — Кат не ответила, и он продолжил:

— Моя глупая, глупая возлюбленная! Ты сошла с ума? Думаешь, они тебя там радостно встретят, когда ты явишься с раздутым животом? С нашим ребенком?

— Ребенок мой, — ответила Катриона, яростно глядя на него.

— Наш, Кат. Твой и мой. Когда Патрик в Англии, сомнений быть не может. Боже! Он же гордый! Не примет ребенка.

— Примет, — угрюмо возразила она. — Уж это он мне должен!

— Боже мой! — изумился Ботвелл. — Ты что, хочешь заставить его всю жизнь платить за один неблагоразумный поступок? Разве он уже не достаточно наказан?

— Нет! — сердито выкрикнула графиня. — Со временем, возможно, я прощу Патрика. Но никогда не забуду. Никогда!

Этот неблагоразумный поступок, как ты сказал, стоил мне всего — счастья, душевного покоя. И какую роль в ваших играх играю я? Вам, мужчинам, так легко — у вас гордость, у вас проклятый кодекс чести! И вот вы и погубили меня все втроем. Патрик воспользовался мной как обычной шлюхой, чтобы удовлетворить свою раненую гордость. И хотят еще, чтобы я благодарила за то, что меня взяли обратно. Джеймс осквернил меня, это пятно мне никогда с себя не смыть. А ты, Френсис? — набросилась она на Ботвелла. — Что привлекло тебя ко мне вначале? Что Джеми хотел меня? Поэтому вы влюбились в меня, милорд? Чтобы утереть нос королю?

Еще одна победа над венценосным мальчиком?

Ей хотелось причинить боль, как они все причиняли боль ей.

И прежде чем граф успел это осознать, его огромная ладонь взметнулась и шлепнула Катриону по лицу. Глаза графини залились слезами, но она не издала ни звука. А только осторожно прикоснулась к щеке и пощупала ушибленное место. От силы удара в голове у нее звенело, но все равно был слышен гневный голос Ботвелла.

— Я люблю тебя! — кричал Френсис, больно впиваясь пальцами в мягкую плоть ее рук. — Я любил тебя с самого начала, но ты была Добродетельной графиней, и я уважал твою непорочность. Видишь ли, любовь моя, я соблазнял лишь тех женщин, которые хотели быть соблазненными. И когда Джеми хвастался, что затащил тебя в свою постель, то мне становилось стыдно за него, и больно было представлять, какой стыд чувствовала ты… Затем Патрик и Джеймс оскорбили тебя, и я уцепился за эту возможность, которую они по глупости мне предоставили. Я люблю тебя! Ты избалованная, упрямая сука, но я люблю тебя. Кат! И так тяжело оставлять тебя, но знать, что оставляю тебя с моим ребенком в животе… — Ботвелл запнулся. Обхватив ее подбородок большим и указательным пальцами, он приподнял его. — Почему, дорогая? Почему ты сделала это?

— Потому, — тихо ответила Катриона, — потому что мне невыносимо терять тебя всего, любимый. Ты думаешь, оттого, что я спокойно заживу в Гленкерке, мне полегчает? Боже мой, Ботвелл! Это будет еще тяжелее — не знать, где ты, все ли у тебя благополучно или в чем-то ты нуждаешься. Когда мы расстанемся на этот раз, я уже не увижу тебя никогда в жизни. По крайней мере малыш сохранит мне надежду, Френсис, и постоянно станет напоминать о нашей любви. Понимаете это, милорд? Без ребенка я погружусь в мир мрака, ибо буду стараться бежать от того, что с нами случилось. Ребенок поможет мне сохранить рассудок.

— Когда Гленкерк скажет, что не позволит оставить маленького, то пошли наше дитя ко мне. Ухаживать за ним будет непросто, но меня утешит, если с кем-то я буду делить свое изгнание. И на этого ребенка не ляжет клеймо незаконнорожденного. Я юридически признаю его, чтобы он мог носить мое имя.

Кат рассмеялась.

— Тебе будет чертовски неловко, мой прекрасный возлюбленный, бродить по Европе с младенцем на руках. К тому же, милорд, у меня сейчас девочка. Я чувствую. С девочками мне вначале всегда отвратно. — На глазах у нее заблестели слезы. — Однажды в Эрмитаже, когда Бесс вела себя с тобой недопустимо грубо, ты обещал, что когда-нибудь у нас появится своя дочка. Вот она и утешит меня в моем одиночестве.